Как в АСПИ на Поварской читают и обсуждают современную прозу.
На двух последних «Читках» в Доме Ростовых звучала проза. После целого корпуса пьес молодых драматургов, весело разобранных театроведами и театральными критиками, переход к прозе, казалось, может несколько снизить градус дискуссий – но как бы не так. Свои рассказы представили молодые писательницы Ирина Михайлова и Марго Гритт, – и эти рассказы, вопреки ожиданиям, меньше всего напоминают традиционную «женскую прозу» – или то, что принято под ней понимать (цветастый слог, приметливость на детали, особый эмоциональный строй, лирическая и семейно-бытовая стихии). Михайлова и лирические свои рассказы пишет жестко, по-мужски лапидарно, оставляя много воздуха, а Марго Гритт, у которой с метафорами тоже все хорошо, в своих новеллах пытается сообщить миру какую-то нелицеприятную правду о нем самом. А выступления эксперта — ведущего редактора «Редакции Елены Шубиной – АСТ» Алексея Портнова — стали отдельной демонстрацией высокой редакторской культуры и мышления. (Отсюда – совет: хотите узнать, как думает опытный редактор наилучшей квалификации, на что обращает внимание? – и что такое конструктивная критика? – и как быть одновременно деликатным и точным? – приходите «на Портнова»).
«Я зануда, – предупредил Портнов, приступая к анализу рассказов Ирины Михайловой. – Редактор должен быть занудой, иначе он профнепригоден». Рассказы Михайловой «К морю» и «Чужая земля» он посчитал удавшимися, сложившимися, но счел нужным остановиться на деталях. Обсудили: насколько невыносима жара при включенном кондиционере, почему однотипные коттеджные поселки разрушают образ русского Юга, пахнет ли незрелый виноград — и способен ли он за две недели дозреть до винной стадии, в каких случаях воздух может, буквально или образно, «пахнуть свинцом» и почему выражение «в его глазах появилась бездна» – ниже авторского уровня, в целом довольно высокого. Также обсудили «любит-не любит» и перспективы отношений героев. Художественная и психологическая достоверность рождается из совокупности всех деталей, и одна-две неловкости могут повредить самому стройному зданию текста.
Разбирая тексты Марго Гритт, Портнов сразу сформулировал ее творческий метод: доведение начального концепта до предельного абсурда. В рассказе о «принуждении к счастью» (о работе на птицефабрике, где работникам вменена в обязанность перманентная голливудская улыбка), автор показывыет судьбу героини через серию коротких, точечных фидбэков, что позволяет читателю увидеть не голый концепт, а живого человека. Традиционная для антутопии интонация, считает Портнов, — не штамп, а скорее закон жанра: тоталитарные общества похожи друг на друга, отсюда и преемственность интонации. Второй рассказ – «Руками не трогать» – он оценил как «больше эссе, чем рассказ». Продолжительного комментария удостоилась третья новелла – «Электрический балет»: сложное, метафорически насыщенное повествование о «балете как кровавом спорте» берет за горло сразу несколько больших тем — и оттого выглядит рассыпающимся. Портнов даже вспомнил название исторической статьи «Сумбур вместо музыки»: тематический сумбур мешает авторскому замыслу, поэтому «мы не ощущаем эту трагедию как трагедию». А ведущая вечера, поэт Ксения Савина, заметила, что ружье повешено, а выстрела нет, – так и было задумано?
По мнению Портнова, из «Электрического балета» можно было сделать повесть. А пока это скорее скелетная конструкция, если вычесть метафоры — синопсис будущего сценария. Марго Гритт идеей повести не вдохновилась, но согласилась с тем, что если возвращаться к этому тексту — то да, как к сценарию. Так что как знать? – может, и напишется сценарий, и получится фильм, и мы через какое-то время увидим экранное высказывание о природе творчества, по экзистенциальной резкости превосходящее и «Черного лебедя», и всю кинематографическую линию «кровавых пуантов». Мечты-мечты, конечно, но Дом Ростовых — такое место: здесь идеи не только рождаются на ходу, но и имеют очевидную склонность к воплощению.