В Нижнем Новгороде окончил работу очередной проект АСПИ – первая Межрегиональная литературная мастерская. Сразу пятьдесят молодых литераторов из всех регионов Приволжского федерального округа брали уроки мастерства у известных российских писателей.
Мастерскую закрывали под «Времена года в Буэнос-Айресе» Астора Пьяццолы в исполнении студентов и преподавателей Нижегородской государственной консерватории им. М. И. Глинки, - танго, по общему мнению, очень соответствовало настроению участников Мастерской, прошедшей «на едином дыхании» и «на большом подъеме». Писатель Анна Матвеева заметила, что атмосфера всеобщего воодушевления оказалась настолько заразительной, что она смогла, несмотря на загруженность, завершить собственный рассказ.
Дмитрий Данилов — известный прозаик, драматург. Нечастое дело: автор экзистенциально напряженной прозы и драмы — и при этом популярный, востребованный писатель, про него даже говорят «модный», хотя сам Дмитрий Алексеевич решительно ничего для этого не делает, да и вообще трудно представить себе менее конъюнктурного литератора. Данилов не следит за тенденциями — он их создает. Может быть, поэтому его читают и смотрят, кажется, все. Сам он, как член многочисленных жюри и преподаватель литературных курсов, тоже читает – иногда по десять пьес в день плюс работы учеников.
Творческая встреча с Дмитрием Алексеевичем стала одним из самых ярких и веселых событий Межрегиональной мастерской для молодых писателей в Нижнем Новгороде
Камера смотрит в текст
Ведущая встречи, критик Яна Сафронова, рассказала: ее подруга призналась, что, закончив читать в поезде последний роман Данилова «Саша привет!», «разрыдалась как дура». Роман, конечно же, не могли не обсудить. Как возник такой замысел и как образовалась такая интересная форма, более похожая на сценарий с уже включенной в текст — как в кадр — камерой?
– Здорово, что разрыдалась, – сказал Данилов, – вот она волшебная сила искусства... Я наткнулся на известный текст Виктора Гюго «Последний день приговоренного к смерти» – о приготовлениях к смертной казни на гильотине. Эстетическая отвратительность смертной казни как обряда очень хорошо описана, с большой художественной силой. Меня это задело – не знаю почему, но я почувствовал, что хочу что-то написать на эту тему. Я с большим пренебрежением относился к антиутопии, но, как известно, жизнь иронична, и то, что мы презираем, то с нами и случается. Я выбрал близкое будущее: современное общество, как мне кажется, движется в сторону полного комфорта и новой вежливости с введением тотального контроля над собой.
Данилов писал книгу девять месяцев, стараясь уйти от неспешной романной интонации («Николай Петрович подошел к окну и смотрел на закат»). Он описывает действие из ракурса бесстрастной камеры, без попыток увидеть внутреннюю жизнь, -- так, по словам писателя, он старался избежать «романной велеречивости» и создать дистанцию между собой и текстом.
Сравнение романа с «Процессом» Кафки, «Мы» Замятина и с набоковским «Приглашением на казнь» неожиданностью для Данилова не стало.
– Я знал, что не каждый второй, а каждый первый будет сравнивать именно с этими книгами. Повлияли ли они на меня? Ну у нас нет вменяемых людей, на которых не повлияли бы. Повлияла ли на вас Библия?
Автор, в сторону!
К недавней экранизации своей пьесы «Человек из Подольска» (реж. Семен Серзин, 2021 г) Дмитрий Алексеевич относится хорошо: считает, что ему повезло, «ребята подошли бережно». Хотя его, как нынче принято, на съемки не звали.
– Нужно быть трезвым: автор фильма — это режиссер, а не автор текста. Ты был просто автором первого импульса. Русский театр – режиссерский. В англоязычном мире напротив, там царь и бог – драматург, он сидит на репетициях и указывает. Как мне рассказывал художник МХТ Симонов, там драматург может сказать: написано же у меня чистым английским языком – обои в цветочек, а у тебя в полосочку: меняй! Говорят что драматург даже сможет сменить режиссера. У нас не так. Написал — и отойди в сторону.
– Я та самая рыдающая дура из поезда, – с достоинством представилась слушательница. – Какую из других своих вещей вы хотели бы видеть на экране?
– Конечно, хотел бы «Сашу, привет!». Тем более что какую-то часть работы по экранизации, уже можно сказать, исполнена самой формой романа.... Но, разумеется, к замыслу любого режиссера я отнесусь с благодарностью.
Другие юноши поют другие песни
Особенно оживленно обсуждали тему поколенческого разрыва между писателями разных поколений.
– Наше поколение (Данилов — 1969 г. р. - АСПИ) выросло в условиях цензуры, – напомнил Дмитрий Алексеевич. – Нынешние молодые люди не могут себе представить, что такое цензура настоящая. Вот мы говорим: Набоков, Кафка, Замятин, – как про общедоступное, но тогда это совершенно не печаталось, Набоков безобидный — не издавался. Мы выросли на том, что есть якобы лживое советское искусство, а вот есть андеграунд, он настоящий. Это все давно ушло, но мы все равно ушиблены. Для нас очень характерен страх уйти в попсу, нет большего ругательства, чем попса. И нет большего оскорбления чем «интересно и легко читается»... Нынешние молодые писатели этого не боятся. И это, наверное, хорошо. Вопрос в другом, нужно ли быть таким сервисменом, обслуживать вкусы публики. Для меня это неочевидно.
Яна Сафронова напомнила, что критик Павел Басинский увидел в герое «Горизонтального положения» образ времени. Но какой литературный герой может быть у поколения нынешних 25-35 летних? И в чем его принципиальное отличие от героев поколения Данилова?
– Мы, наверное, последнее поколение, которое интересуется миром больше, чем собой. Нас так воспитывали и, слава Богу, воспитали. Я считаю, что окружающий мир гораздо интереснее, чем извивы моей психики, мои страхи, мои — как его там, трендовое слово? – а, «травмы». Ну травмы, ну и что... все эти переживания одинаковы, а внешний мир – бесконечно разнообразен и интересен.
Нынешнее поколение не готово терпеть боль. А я помню, как нас прогоняли через школьный стоматологический кабинет, и у меня изо рта буквально шел дым – об обезболивании не было и речи. Больно? Терпи, пионер. На бытовые неудобства мы просто не обращали внимания, я вырос в страшной коммунальной квартире с соседом, склонным к сумасшествию. И как человек, служивший в Советской Армии, я знаю, что человек — это лимон, который можно выдавливать бесконечно. Зачем восемь часов сна? Часа хватит. Потом спроси этого человека, сколько будет дважды два, он ответит: «Четыре» -- надо же, мозг работает! А у нынешнего героя другое отношение к боли, к здоровью, к алкоголю, к веществам, он заботится о себе. Отношение к себе кардинально другое...Это, наверное, хорошо...
Но герой с саморефлексией — это все-таки западный герой, предположил слушатель (и привел в пример «Бесконечную шутку» Дэвида Фостера Уоллеса), при чем герой изрядно устаревший. Не стоит ли нам искать своего героя, не ориентируясь на Европу и Америку?
– Не уверен, что об этом вообще нужно думать. Надо придумать интересный замысел, из него герой сам вырастет. Если герою нужна профессия — я просто беру сферу, которую знаю. В «Саша, привет!» герой филолог, а был бы экскаваторщик — мне было бы сложно. Пусть ваш герой будет неактуальным, сумасшедшим ученым с хеттским языком... Советская литература была повернута на поиске типичного героя – пусть будет нетипичный. Типажей очень много. Надо идти от личного интереса. Вам про него сочинять интересно? – вот и сочиняйте.
Слушатель спросил, нужно ли «при формировании своего стиля» ориентироваться на других и вообще «создавать себе кумира».
– Автор не возникает из пустоты – у него есть «отцы» или «матери», его вдохновившие, – пояснил Дмитрий Алексеевич. – Есть задача преодолеть влияние – но нет задачи превзойти символических родителей. Это не спорт. Задача — обретение своего голоса, своего языка. Если человек остается на стадии бунта против «отца» – он подражатель. Я советую вообще не думать о стиле. Тексты авторов, напряженно думающих об этом, всегда видны. Виньетки – или, напротив, телеграфный стиль, роман «Цемент». Стиль сам вырастет или не вырастет, это игра реальности. А то знаете, иным хочется вырастить дерево. Человек берет бревно, поливает его, приклеивает ветки... Но дерева не будет. Есть стили стертые, а сюжеты великие. Просто не думайте об этом.
О дуновении вдохновения
Также слушателей волнует режим письма: нужно ли «дожидаться вдохновения» -- или лучше принуждать себя к регулярной работе?
– Я не сторонник идеи «ни дня без строчки», – сказал Данилов. – Но многие авторы так делают, они садятся в семь утра, у них есть нормы выработки. Если писать каждый день по авторскому листу, это же книжный шкаф за год! Мне всегда хочется спросить: да, а что такого написано-то? Олеша ведь со своим лозунгом очень мучился. Сосед по комнате в Коктебеле описывал, как Юрий Карлович утром с похмелья садился за стол и писал фразу или три, и мыкался весь день с этой фразой, потом откладывал и шел пьянствовать. Злую шутку сыграл этот принцип! Да, надо работать, ждать вдохновения – тупиковый путь. Но делать это каждый день? Вот сейчас – не могу.
На вопрос из зала «Как вы относитесь к гендерной теме?» Данилов ответил ожидаемо: не отношусь!
– Я готов солидаризоваться с феминизмом до той границы, где начинается коллективная ответственность. Все мужчины насильники? – стоп, я не насильник. Вот найдите насильника, ему и предъявляйте. Это относится и к расовым вопросам, и ко всем остальным по так называемой повестке.
А в финале разговора слушательница – начинающая журналистка – не смогла, конечно, не спросить то, чему ее учили:
– Есть ли вопрос, который вам никогда не задавали, но вам хотелось бы на него ответить?
Похоже, Данилов этого захода ждал. Поэтому ответил ласково и тепло, с некоторым даже сочувствием:
– Это очень частый вопрос. Однажды я ответил на него так: «Вы меня не спросили, над чем я работаю». – «Вот мы спрашиваем!». – «Я работаю ни над чем», – сказал я. И еще меня обычно ставит в тупик вопрос в интервью: о чем ваша книга, ваша пьеса? Тут мне хочется сделать серьезное лицо и сказать: моя книга о зайчиках. И еще немного – о белочках.
