Автор «Головы Гоголя», «Эрона» и «Человека-языка» — о своем дебюте в литературе, а также о роли фарта, садах возможностей и доверии к судьбе. Часть 1.
АСПИР открывает проект «Так начинают...» — серию бесед молодых литераторов с известными российскими писателями.
Как начинается жизнь в литературе; через какие соблазны, искушения и засады надо пройти дебютанту; что происходит (или не происходит) после первого признания; зачем творческому сознанию нужны поражения и уязвления; как утраченные иллюзии становятся источником новой силы? Писатели расскажут о своих дебютах — и, возможно, дадут наставления тем, чья литературная судьба сейчас — на стартовой линии.
Надеемся, что этот разговор поколений окажется интересным и важным для всех сторон.
Анатолий Васильевич Королев — известный прозаик, драматург, сценарист, эссеист, художник… Автор более чем двух десятков книг и ряда литературоведческих работ. Лауреат множества литературных премий. Доцент Литературного института.
Первая книга — «Страж западни» — вышла в 1984 г.
— Помните ли вы, в какой момент вы почувствовали себя писателем — ощутили литературное дело как участь, судьбу, назначение, а не только как профессию? Это было до или после вашего литературного дебюта?
— Согласен с постановкой вопроса: участь, профессия и дебют писателя — это разные вещи. Но на старте ты этой разницы не понимаешь, тут рука судьбы все пишет слитно и без знаков препинания. Мое решение стать писателем было мальчишеской выходкой школьника. Я написал начало романа про пиратов размером в одну страничку и вручил маме: вот читай! Мама прочла и сказала: зачем ты чертыхаешься? Оказалось, мои пираты пару раз чертыхнулись на палубе.
На следующую «страничку» я потратил практически год. С неясным остервенением я переписывал до изнеможения иронеску (этот жанр придуман мной) «Метаморфозы», пока наконец не остался доволен пятью страницами от руки — и отдал машинистке. Мне было 15 лет, я учился в 10 классе. Моя рука была поставлена как у пианиста. И стиль тех «Метаморфоз» остался без принципиальных перемен: я писал и пишу излучением метафор, только уже ничего не переписываю и не правлю, все мои книги — черновики. Лет через десять, уже после первых журнальных публикаций, оглядываясь назад, я вдруг понял: вот он, краеугольный камень призвания! Вот эти пять (сто раз переписанных) страниц от руки. Тут ты и стал писателем.
Резюме: смысл того, что с тобой происходит, раскрывается всегда с опозданием.
— Говорят, что проза требует зрелости. Вы опубликовали свою первую повесть в 32 года. Это произошло поступательно, своим ходом, или был какой-то прорыв, вы заставили себя как-то ускориться? Расскажите, пожалуйста, как это произошло.
— Проза не нуждается в зрелости, как и поэзия, это всегда речь только о спелых яблоках, те, что еще не поспели, не имеют никакой стоимости. Мой поздний дебют есть результат моего личного соизволения. Первый вариант текста «Мотылек на булавке в шляпной картонке с двойным дном» был отрицанием смысла гражданской войны, он тогда назывался «Ловушка на ловца» и был легко опубликован в сборнике приключенческой прозы. Я жил тогда в Перми. Сборник собирался в Свердловске. Мне было 27. Перечитав публикацию, я решил, что все возможности эпической пародии не использованы, и написал второй вариант, увеличив текст повести — мне было 29 — до размеров масштабного романа «Мотылек» ... Я как раз переехал в Москву и принес антисоветский роман — парадокс — загримированный под интеллектуальный триллер в респектабельное комсомольское издательство «Молодая гвардия», где он произвел тихую сенсацию и — надо же — уже через год с небольшим был издан в мягкой обложке, и — внимание — опубликован дважды стотысячным тиражом. Замечу, что на гонорар от книги наша молодая семья смогла пристойно прожить три года, до выхода моей второй книги в другом издательстве. Единственное, в чем я уступил — дал новое название Мотыльку: «Страж западни».
В чем был секрет? Советские писатели (не все конечно, но некоторые, как раз авторы круга «Молодой гвардии») зачастую не умели писать, практически все книги издательства были итогом доработки редакторов, я же писал сам, порой прямо на глазах в отделе прозы на машинке печатал новые главы, например, пролог.
У них слезы стояли в глазах.
Ура!
Они наконец-то могли отдохнуть от рабства переписки.
Меня носили на руках.
Мне в «Молодой Гвардии» предложили написать новую версию мифов Древней Греции, вместо устаревшей книги Николая Куна…имеющий уши да слышит.
Из десяти дел стабильно удавались семь…
Резюме: настоящее отношение автора и издателя, драматурга и театра, сценариста и режиссера, и киностудии — это только страстная влюблённость в твое сочинение. Теплое никогда не проходит.
— Во времена вашего дебюта писательский труд был довольно-таки статусным. Родители и друзья испытывали гордость за вас? Было ли у вас чувство, что вы пошли на «социальное повышение»? У вас возникло ощущение заслуженной удачи тогда — или, напротив, казалось, что все еще впереди?
— Да, это было время статуса. Для того чтобы стать членом Союза писателей СССР, нужно было издать две книги. Это был тернистый путь на Олимп. Я шел по этой дистанции почти пять лет. Писателю полагалось все! Своя закрыта поликлиника. Пайки. Путёвки для написания романов и рассказов. Мастерская для пошива пыжиковых шапок и прочий кайф, блестяще описанный нашими сатириками. А Дом творчества в Ялте или в Пицунде! Я вступил на палубу Союза в роковой 1991 год распада СССР и корабль перевернулся килем вверх…когда я приехал первый раз в Дом творчества в Дубултах (это по сути отель четыре звезды), в многоэтажном корпусе было четыре постояльца. Писатели в один миг разорились, их к тому времени было почти 3 тысячи человек.
Я был доволен, даже изумлен — все получилось, я в Москве, есть прописка и жилье в престижном районе, мой сценарий куплен киностудией Горького и запускается в производство. У меня вышла первая книга и одобрена вторая. Да, эффект социального повышения был налицо. Но!
Но мной никто не гордился.
Мать скрывала от нашей родни, что я писатель… мамочка, зачем ты привираешь что я журналист…я же писатель, я же пишу…как им сказать, что значит «пишет»? А работает-то он где?
Пермские друзья? Бог мой, да мой успех стал для кое-кого почти что проклятием — жены пилили моим именем. А я? Приехав домой, мог ли пожаловаться на парижское издательство Acte Sud, которое тянет с выходом моей книги «Голова Гоголя» … я молчал в тряпочку. Я щадил самолюбие пермяков.
Своим истинным успехом тогда, в 1991 году я считал (но никому под страхом смерти не говорил об этом!) победу на конкурсе лучшей радиопьесы на конкурсе WDR (Кельн). Моя пьеса была переведена на немецкий и дважды поставлена в Германии на этой самой крупной радиостанции Европы (замечу, что пьесы —моя вторая рука) и! — на астрономическую сумму из тех дойче марок (раздутых гиперинфляцией) мы с Олей прожили в проклятые 90-е годы благополучно почти 10 лет…я давал в долг (знал, что не отдадут), и мой дом был открыт для всех ночных странников и друзей, вино лилось рекой…никакой вьетнамской лапши, вареные телячьи сардельки в кастрюле с томатами…между тем я еще жил в коммуналке! Моим соседом был дивный бенгалец, сын основателя компартии Бангладеш. Когда грянул капитализм, он уехал с проклятиями из Москвы, купил озеро, стал разводить рыбу и торговать ей.
Резюме: тебе должно везти. Без везения и фарта ты обречен. Ключи от бездны на небесах. Кому же дано? Хасиды о боге говорят: кому хочу тому даю, кому не хочу не даю. Никакой высшей справедливости в жизни нет, но судьба всегда правильна. И она может застать тебя только на месте твоего долга.
— Да, в одном из интервью вы отметили, что для достижения успеха в литературе начинающему необходимо обладать не только талантом и творческой волей (или трудолюбием), но и иметь «благоприятную судьбу». Могли бы вы раскрыть, что подразумеваете под «судьбой» в этом контексте? Это не просто удача?
— Отчасти я уже ответил. Судьба? Творческая воля? Талант? Я сам не знаю точного ответа, но замечу, например, что деньги капризны как избалованные дети и ведут себя всегда назло и наперекор. Но деньги влюбчивы, и если ты хотя бы раз найдешь кошелек, так будет всегда. Замечу еще, что муза брезглива, что ожидания никогда не сбываются напрямую, а только рикошетом, что дружить с писателями практически невозможно, а вот с художниками и музыкантами да, поэты часто невыносимы, а русские миллионеры для писателя — душки (я знал двоих), они просто супер, пальчики оближешь от общения. Им интересны умные люди без денег, которые ничего не просят. Люди с деньгами снайперски чуют тех, кто затаился с мыслью использовать дружбу. Тут надо быть чистым в помыслах. Неудачники опасны для собственной участи, тут надо быть настороже. Что еще? не стоит знать точных сумм в кошельке, нуль опаснейший знак… с приметами лучше не спорить, что еще?
Лучший ответ о природе судьбы дал Хайдеггер. Это не просто удача, нет, нет! Ты должен стать пленником Рока, ты должен услышать тайный зов своего смысла и предназначения. Если ты услышишь шёпот своего Посыла, суть своей ссылки в бытие, то тогда ты сможешь жить в согласии с тайной своего смысла, и все проблемы будет решать за тебя твой Рок. Но человек свободен не слышать призыв и жить по своему хотению, по собственной воле, да ради бога, только тогда ты в плену своей свободы… ты заложник выбора, дерево леса, кочка болота, камень тропы, асфальт автострады… а пленник Рока есть дитя водопада. Тут не нужны никакие лодки и снасти, Ниагара судьбы сделает все за тебя.
Резюме: образно говоря, языком поэта — прыгай с ночного поезда, когда он уже грохочет на мосту над рекой, смертно доверься прыжку выбора, зажмурь глаза, и рука Судьбы подхватит тебя, — а если не подхватит? Тогда это не твой поезд и не твой мост, и у реки вовсе другое имя. Суть писателя раздача имен. Имена твои слуги. Твоя свита. Все что происходит с тобой сшито из твоих слов. Ясней сказать не могу.
— Вы хотели писать «как кто»? Или сразу начали искать собственный голос? Подражательство, даже эпигонство — это такая тренировка писательской мышцы? Всегда ли это плохо?
— Надо подражать! Только примеры должны дружно отрицать друг друга. В школе я подражал манере Юрия Олеши и писал в толстой тетрадке свой вариант трех толстяков. Потом я был увлечен манерой оживлять вещи, как в сказках Андерсена, стойкий оловянный солдатик, калоши счастья, штопальная игла, роза с могилы Гомера, пастушка и пастух, о как велик мир, я разобьюсь, затем мои кумиром стал Алексей Толстой: гиперболоид инженера Гарина, Аэлита, а еще Ефремов «На краю Ойкумены, затем Гайдар, «Судьба барабанщика», а Майн-Рид, а Купер! «Квартеронка», «Всадник без головы»…точку поставил Марк Твен: шаловливый детский американский «Том Сойер» был подхвачен гениальным романом «Гекльберри Финн»…тут меня выбросило на берег бытия. Но сочинять все эти подражалки нужно только в уме, в тени сна, иногда достаточно выдумать карту своего острова или написать план рассказа на полстранички…стоп! Косточки будет достаточно.
Подражать!
Это в начале пути.
После достаточно перечитывать!
У меня под рукой всегда две любимые книги: «Граф Монте-Кристо» и «Война и мир». Граф на десерт. Толстой на обед. Читаю второго графа с любого случайного места, а Дюма — только вдоль линии сюжета…
Из поэзии — Пушкин и Пастернак.
Резюме: ты сад возможностей. Взойдет луна. Тени все переиначат.
— Проблема неравного старта в литературе — она существует? Понятно, что у московского или петербургского дебютанта, выходца из гуманитарной семьи, больше возможностей для включения в литпроцесс. С другой стороны, у издательств и журналов не ослабевает интерес к оригинальным авторам из регионов. Поиск самородков, кажется, не прекращается.
— Проблема разного старта существует.
Неравного в том числе.
Но знайте: москвичей везде недолюбливают, в Москве в первую очередь.
— Вы, наверное, знаете случаи, когда дебютант получал, по счастливому стечению обстоятельств, славу и успех, несоразмерные его таланту? Можно ли выработать в себе трезвую самооценку? Или так: чьим оценкам лучше доверять — друзей или недоброжелателей?
— Друзья не годятся в эксперты! Они никогда не скажут правды, но и врагам доверять не стоит…проблема экспертизы — нерешаемая задача для любой современности, точки расставит только лишь время… Трезвую оценку можно развить: читайте себя вслух, выбирайте плохое настроение, пестуйте неприязнь, лелейте вражду, а еще зевки…вот уж кого не обманешь, эта компания критиков всегда за пазухой. Но перечитывать изданные книги свои, ей-ей, не стоит: отложи года на два.
Да еще жена, вот кто твой знаток!
И дети…вершина литературы принадлежит им.
Они, детвора, венчают на царство: «Мастер и Маргарита» сейчас детская книга…
Это первая беседа с А. В. Королевым, — но продолжение неизбежно. Анатолий Васильевич расскажет, что раздражает его в молодых литераторах, о пользе и пагубе поражений, о своей мастерской в Литинституте — и о том, почему необходимо писать книги «эстетического риска», которые, как правило, не очень просто выходят в печать.