Как работает восхищение, чем успех текста отличается от успеха автора и почему не надо публиковать книгу, пока над ней не заплачут твои близкие?
Андрей Валерьевич Геласимов — прозаик и сценарист. Автор романов и повестей. Лауреат премии «Национальный бестселлер» и ряда других.
Доцент Литературного института.
Дебютировал в 2001 г.
— В вашем первом опубликованном рассказе «Нежный возраст» повествование ведется в форме дневниковых записей. Вспоминается дебют Достоевского, ведь «Бедные люди» — это письма. В начале творческого пути писать об уже случившемся правильнее, чем загадывать будущее?
— Начинающему автору нужно писать о знакомом и близком. На начальном этапе трудно создать ярких и достоверных персонажей, которым читатель поверит. Лучше брать их из жизни, как делал Толстой. Он воровал образы из своего окружения. Сомерсет Моэм описывал людей, с которыми ехал на пароходе — не только портрет, но и привычки, манеру говорить. С точки зрения профессии — это большое подспорье. Нужно меньше выдумывать вначале, потому что фантазия — вещь прекрасная, но очень хрупкая, и чаще всего выдуманная вселенная будет лимитирована представлениями автора о ней. А поскольку это начинающий автор, то ему будет трудно произвести новые смыслы. Я многих своих персонажей брал из жизни. Чаще всего — это посыл. Ведь как работает вдохновение? Что-то вас зацепило — и пробудило вдохновение именно в вас! Надавило на нужные кнопочки! Ни в коем случае нельзя брать персонажей и коллизии, на которых таких кнопочек нет.
— Для главного героя рассказа «Нежный возраст» Одри Хепберн — символ идеального мира. Был ли такой символ у вас? Кто был вашим первым проводником в мир искусства и литературы?
— Таких символов было много. Молодой автор хочет восхищаться. Наша первая художественная эмоция — это восхищение. Восхищение пейзажем, талантливым человеком, красивой собакой… у меня было много такого. Лет в десять я посмотрел фильм «Клеопатра» и влюбился в образ Элизабет Тейлор. Я был настолько очарован историей Клеопатры, что я ушел из кинотеатра буквально влюбленный в нее. После этого пошел смотреть в энциклопедии, что такое легион и кто им управляет. Одри Хепберн тоже была символом недосягаемого изящества… так работает восхищение. Хотя я помню, как во Франции одна журналистка спросила меня о том, почему именно Одри Хепберн восхищает героя рассказа «Нежный возраст», ведь она же «слишком слащавая». Некоторым французам она кажется такой, но прошло время и, возможно, сейчас взгляд на женский идеал поменялся.
— Французские женские образы все-таки сильно отличаются от голливудских.
— Они проще и в хорошем смысле вульгарнее. Я люблю французское кино. Я знаком с актрисой Фанни Ардан. Она приехала в Москву и попросила о встрече со мной. Мы встретились в кафе и около часа говорили о моем романе «Холод».
— В сети прочитала, что ваши литературные ориентиры — это Фолкнер и Хемингуэй. Почему именно они?
— Несмотря на их полемику, они похожи. Бродский как-то сказал, что «когда строка стремится к самоограничению, в ней возникает больше смыслов». Именно так работают эти авторы: благодаря лапидарности синтаксиса строка переходит в смыслы. В рассказе «Холмы как белые слоны» Хэмингуэй выходит в символизм, не договаривая мысль. Однако читатель все понимает, хотя ключевая мысль рассказа никогда не проговаривается прямо. На меня больше повлияла литература, созданная после «великого американского романа». Так, меня перевернули романы Стейнбека, и «Гроздья гнева» я читал как личную трагедию. Во мне создавалось драматическое напряжение. А, если говорить о творческой манере, то влияние оказали британские авторы. В частности, Грэм Грин.
— Кто из русских писателей повлиял на вас? И кто из них, на ваш взгляд, может помочь начинающему прозаику заговорить на живом языке?
— Весь XIX век у нас прекрасен, и его нужно читать, хотя я поздно пришел к русской литературе. Диссертация у меня была по английской литературе, а диплом по Фолкнеру. И читал я потом долгое время только англичан и американцев. К русской классике я пришел после сорока лет. С нашими классиками молодым писателям надо быть осторожнее, потому что они в силу своего величия очень легко забирают читателя под свое обаяние. Когда я почитаю Достоевского, потом нужно месяц ничего не писать. Автоматически перенимаешь синтаксис Федора Михайловича, лихорадочные предложения, уменьшительно-ласкательные суффиксы… или, как говорил Бахтин, в синтаксисе появляется «оргиастичность», полная вакханалия. Толстой в этом смысле более уравновешен, синтаксис стремится к гармонизации, но он может раздавить молодого автора масштабностью. Если в вас нет Микеланджело, лучше Толстым не увлекаться. Тургенев прекрасен, он поможет выработать хорошее чувство вкуса, он элегантен и остроумен в плане юмора. К Лескову нужно подходить осторожно, потому что он — экспериментатор. Весь Платонов вышел из Лескова. Я недавно прочитал у Лескова слово «народушко». Это и ласково, и с любовью, и с уважением, но при этом звучит фамильярно. Лесков прекрасно подойдет молодым писателям, которые любят эксперименты с языком.
Если же мы говорим о чистоте языка, если воспринять весь XIX век как следствие одного автора, мы неизбежно приходим к Пушкину и к его «Капитанской дочке». Пушкин научит говорить точно, по делу и просто. Он выстраивает мощную античную драму, используя простой язык. Хотя казалось бы: кому заниматься языком, как не поэту? А вот нет! Предложения почти все простые, но вы как будто пьете воду из горного ручья.
—Классики могут повлиять на языковой стиль молодого писателя. Но могут ли они влиять на тематику произведений?
— Такое случалось с моими сверстниками. В школе мы читали «Преступление и наказание», но мне тогда этот роман не понравился. Меня увлекали Фицджеральд, Ремарк, Хемингуэй, Драйзер. Мне нравилась драматургическая ясность. Видимо, тьмы в моем сердце тогда не было. Я был защищен любовью к красоте и радости. Я видел, как мои сверстники впустили в себя тьму, и это потом сильно повлияло на них.
Ведь Достоевский заглядывает в страшные бездны жизни, хотя этому и есть оправдание. Он был знаком с людьми, которые вырезали целые семьи. Он, как Христос, в ад спустился, а потом воскрес. Я думаю, что он пришел ко Христу, потому что сам прошел Его путь. Все это надо постичь… но не в 15-16 лет. Вопросы бытия нахлынут, но с ними проще справляться, когда тебе пятьдесят.
—Из Достоевского трудно выбраться.
— Я очень полюбил Достоевского после 30 лет. Я прочитал все романы. Когда закончил «Братья Карамазовы», то открыл и начал читать заново. Мне было жалко, что все кончилось. Но я был уже крепким человеком и смог восхититься текстом сердцем и душой без ущерба психике. Я бы советовал позже приходить к Федору Михайловичу.
— Писательский дебют часто бывает неоднозначным. Так, удачный дебют не всегда сулит дальнейший успех. Как вы воспринимаете свой дебют? Может ли успешный дебют отрицательно повлиять на автора?
— Конечно, может. Часто бывает такое, что автора от успеха «уносит», потому что с ним резко начинают носиться издательства и продюсеры… Так устроен литературный мир — ему нужны звезды, которые привлекают внимание публики. Часто литературные круги впиваются в молодого автора, а он оказывается к этому не готов. Он воспринимает это как должное, думает о своей исключительности, не понимая, что его используют. Когда приходит время для дальнейшей работы, автор испытывает глубокую депрессию, потому что чувствует, что все от него отвернулись. Нужно быть очень осторожным и крепким, чтобы не разочароваться.
— То есть первом успеху не надо сильно радоваться?
— Нужно адекватно его воспринимать. Понимать, что сами по себе вы не имеете ценности. Нужно успокоиться и подумать: что я могу получить из этой ситуации успеха и как удержаться в потоке? Мне из такой ситуации помог выйти телефонный звонок. Я давал интервью и в прямой эфир позвонил Леонид Зорин, писатель и переводчик, он сказал мне: «Андрей, никого не слушайте, запритесь в комнате и пишите!» Я тогда его услышал. Это был прекрасный совет. Спасибо Леониду Зорину.
— Можно ли научить писать?
— Научить писать нельзя, потому что человек учит себя сам. Но можно помочь нащупать голос молодого автора и для этого нужен хороший диагност, то есть мастер, который будет думать о студентах, а не о себе. Каждый студент напевает свою уникальную мелодию. Нужно услышать ее и развить. Нужно, как в музыке, понять природу голоса и поставить его. Если нравится студенту постмодернизм, например, то надо развивать его в этом жанре.
— Надо ли вытаскивать молодого автора из жанра, в котором ему комфортно?
— В театре это называется «роль на сопротивление». Когда, например, актриса привыкла играть старух, а ее просят сыграть Джульетту. Если режиссер окажется хорошим, то получится новый образ. Можно рискнуть, если в момент внутреннего конфликта исполнителя со своей привычной природой рождается нечто новое. Но со своими студентами я пока так не делал. Это нужно только в том случае, когда в привычном жанре наступает кризис. Тогда можно пробовать что-то новое.
— Талант вместе с работоспособностью считается залогом успеха...
— Зависит от того, с какой целью применяется талант. Я разделяю два вида успеха: успех автора и успех текста. Успех автора часто связан с талантом социализации, но это не касается художественного таланта. Для успеха текста нужны совсем другие способности. Вспомним Цветаеву: «Моим стихам // Разбросанным в пыли по магазинам // (Где их никто не брал и не берет!),// Моим стихам, как драгоценным винам, // Настанет свой черед».. В случае с Цветаевой можно говорить об успехе текста, но не автора. Успех автора пришел только после смерти. В случае с успехом автора талант не обязателен, нужна работоспособность, а вот успех текста требует таланта. Вы можете не писать неделями, потому что вам не пишется, но потом в какой-то день у вас под пером горит бумага и вы создаете что-то, что проживет столетия. В какой-то мере это мученический путь.
— Но нужно ли после такой агонии, успокоившись, перечитывать свои тексты и здраво их оценить?
— Можно, но чаще всего всего тексты, написанные в таком состоянии, хороши. Я спустя десять лет открываю такой текст и говорю: «Огонь!» Если в тот момент вас посетил огонь, то он навсегда останется в тексте.
— Ваш роман «Рахиль» — многоуровневая книга, а полифония —довольно неожиданный прием для начинающего прозаика. Как вы считаете: начинающий автор должен изначально ставить перед собой цель — создать высокое, сложное произведение? Или первое время можно быть к себе снисходительным?
— Я бы рекомендовал писать простые вещи. Вообще, написать простую вещь гораздо сложнее, чем многоуровневую. При большом объеме у вас есть время, чтобы передохнуть. Многое решается при монтаже текста, разрыве хронологии. Стоит вспомнить простые вещи Чехова: «Спать хочется», «Ванька», «Каштанка». Они производят мощнейший эффект! С одной стороны, да, надо писать простые вещи, но на них не всегда хватает сил. Большой роман писать проще.
— Но при этом тексты Чехова сверхплотны. В них очень много образов. Как образность сочетается с простотой?
— Здесь мы уже говорим о его великом таланте. Начало «Каштанки» очень яркое. Чехов выходит за пределы реализма — и получается магия. Или в повести «Степь», когда герои едут по дороге мимо кладбища, мальчик при виде цветущей вишни вспоминает бабушку, которая теперь «спит, спит». Здесь Чехов оперирует эмпатией.
— Стоит ли начинающему автору думать о реакции читателей? Или работа над текстом — это прежде всего доверие к самому себе?
— Ответ будет несколько странным. Представьте красивую девушку и двух парней, которые в нее влюблены. Один строит из себя мачо, а другой остается самим собой. У кого из них больше шансов? Если девушка умна, она не влюбится в первого фанфарона. То есть человек, который хочет произвести впечатление, изначально в проигрышной позиции. Не надо думать об образе, который вы отбрасываете в публичное пространство. Главная задача писателя — быть равным самому себе. Между тобой и тобой должен стоять знак «равно». Плюсики себе приписывать не надо. И минусы тоже. Писатель должен понять себя и говорить честно.
— Если творческий дебют получился неудачным, то стоит ли обдумывать это или нужно жить дальше?
— Мне кажется, думать о неудачах — непродуктивно. Нужно воспринимать их с достоинством и извлекать уроки. Важно понять, что ты сделал не так. Даже когда, как тебе кажется, ты все сделал хорошо, а это никто не оценил. Иногда бывает, что автор проходит в шорт-лист какой-нибудь премии, а главный приз не получает. Это может сломать. Но надо понимать, что таков литературный процесс. Надо продолжать, несмотря на неудачи. Это самое конструктивное решение. Часто бывало, что автор, который обходил меня в каком-то конкурсе, потом переставал писать, а мое произведение переводилось на несколько языков.
— Кстати о переводах. Считаете ли вы переводчиков полноценными мастерами слова?
— Да, конечно. Несправедливо, что в отечественной системе презентации переводчика его имя спрятано где-то на последней странице. Оно должно быть на обложке рядом с автором. Переводчик — это соавтор.
— Между вашими студентами возникает соревновательность?
— Она возникала, но я ее прервал. Я сразу сказал им, что у нас — творческая лаборатория, в которой все равны. Мне кажется, что я правильно научил их не завидовать друг другу, а с уважением относиться к таланту не похожему на свой. У меня есть замечательный студент Эрмек Турдубеков и его ждет успех. Он писал вещь, которая интересовала весь курс. Он создал мощное художественное пространство, совсем не ученическое… Я показал эту вещь в ЭКСМО — и ее сразу купили. Все искренне рады, что у него получилось написать такое произведение. Я учил их с уважением относиться к таланту, не похожему на ваш. Это важно — понять уникальный голос другого человека. Часто редактору нужно понимать эстетические парадигмы писателя, чтобы с ним работать. Редактор такой же соавтор, как и переводчик.
— Какой важный совет вы не получили в свое время? И какой главный совет вы дадите начинающим писателям?
— Я не получил совет, но я сам понял, как надо. Не нужно спешить со своей рукописью к издателям, пока ваш близкий человек не заплачет, когда вы ее читаете вслух. Вот и все. Я читал свои самые первые рассказы жене, и она хвалила их, но мне этого было недостаточно. Нужно было, чтобы она заплакала! Это случилось, когда я читал ей рассказ «Нежный возраст». После этого я отнес рассказ в редакцию — и его тут же взяли. Всегда помните, как Белинский, прочитав «Бедные люди» прибежал к Достоевскому и крикнул: «Это вы написали?» Должно быть так, чтобы к тебе прибежал Белинский. А для этого ты должен сделать вещь! Друзья тебя хвалят, потому что ты научился делать то, что они не умеют. Условно, ты научился прыгать пять метров в длину, пока они прыгают два. Но прыгнуть-то тебе надо пятнадцать! Пять - хватит, чтобы удивить друзей, шесть — чтобы удивить жену, но, чтобы было круто, надо прыгнуть пятнадцать! Я, как издатель, читаю много самотека. В 98 случаев из 100 это текст, который «маме понравился», но ведь это не то, что нужно присылать в издательство. Когда вы готовы предложить текст мастера, то тогда вперед.
— То есть всему свое время?
— Да. Писатель в этом плане должен быть как боксер. Вспомните Мухаммеда Али. Однажды, когда он был уже в возрасте, у него был матч с очень сильным молодым противником. Мухаммед сделал важную вещь: восемь раундов из девяти он готовился держать удар, но не бил. Он понимал, что его противник изматывается. Мастер умел держать удар. И на девятом раунде, когда противник устал, Али раскрылся и положил его одним ударом. То есть, надо восемь раундов терпеть и в итоге выиграть стратегически. Жди, жди, жди, а потом бей.
Фото из архива автора